Русская эмиграция в годы Второй мировой войны

Во второй половине 1930-х годов перед русской эмиграцией в Европе, а также, хотя в меньшей степени, на Дальнем Востоке и в других центрах сосредоточения беженцев из Советской России, встал вопрос: как относиться к перспективе надвигающегося военного конфликта на европейском континенте, который, скорее всего, не обойдет стороной и СССР? Ответы на данный вопрос выявили глубокие идеологические и политические расколы и противоречия, накопившиеся к этому времени в эмигрантской среде. Собственно, в этом нет ничего удивительного. В эмиграции были выходцы всех слоев населения бывшей Российской империи, от крестьян до высшей аристократии, а также, что важнее, сторонники практически всех политических ориентаций — от убежденных монархистов до эсеров и меньшевиков.

За пределами России оказались даже некоторые большевики, находившиеся в оппозиции к ленинско-троцкистской группировке, захватившей власть в ВКП(б) и в стране.

Далее, уже в первой половине 1920-х годов, в среде русской эмиграции наметились глубокие расхождения относительно советского режима. На одном полюсе находились непримиримые и принципиальные противники большевизма, выступавшие за продолжение вооруженной борьбы с ним. Наиболее влиятельной организацией этого направления был созданный бароном Петром Врангелем в 1924 году Российский общевоинский союз (РОВС), объединявший тысячи бывших солдат и офицеров белых армий. На другом полюсе оказались сторонники евразийской доктрины, уверовавшие в постепенное перерождение советского режима. Последний, как они предполагали, неизбежно откажется от марксистской идеологии и превратится в квазимонархическую империю. Это, в свою очередь, откроет для эмиграции и противников большевизма внутри СССР возможность сотрудничества с Кремлем. С момента своего появления на свет евразийское движение оказалось в центре внимания чекистов, вербовавших из его сторонников свою агентуру и не без успеха использовавших его для раскола и идейного разложения эмиграции. Наконец, тяжелое материальное положение, в котором находилась значительная часть эмиграции, и, соответственно, снижение социального статуса способствовало распространению среди беженцев из России левых взглядов и настроений.

Одновременно в эмигрантских кругах, особенно среди молодежи, возник интерес к фашизму, что в общем было типично для европейского общества 1920—30-х годов. В то время, до того, как стало известно о тяжелейших преступлениях нацистского режима, фашизм рассматривался как вполне приемлемый идеологический и политический феномен, своего рода альтернатива как либерально-демократической, так и марксистской доктринам и практике. Иными словами, к середине 1930-х годов русская эмиграция в Европе представляла собой крайне неоднородную в политическом и интеллектуальном отношении среду, что, естественно, сказалось на ее восприятии советско-германской войны.

Испанская прелюдия

Гражданскую войну 1936—39 годов в Испании нередко называют первым эпизодом Второй мировой войны. Справедливо это или нет — вопрос остается открытым. Интересно другое: в ходе этой войны русская антибольшевистская эмиграция впервые после окончания Гражданской войны в России вступила в вооруженное противостояние с просоветскими силами, в том числе возникшими в самих эмигрантских кругах.

Восстание испанской армии против леворадикального правительства так называемого «народного фронта» летом 1936 года первыми подняли расквартированные в Марокко части испанского иностранного легиона, состоявшие в большинстве своем из русских офицеров-эмигрантов, бывших его самым дисциплинированным и боеспособным контингентом. В средства массовой информации несколько лет назад попало интервью, данное еще в 1936 году свидетелем тогдашних событий профессором Е. Афенисио. Выступления военных, сообщил он, «начались в Мелилле и Цеуте, гарнизонах испанского Марокко, где как раз стояли части, исключительно состоящие из русских эмигрантов… Красные (то есть правительство «народного фронта» — ЮФ), которые уже давно косились на белых эмигрантов, в последнее время подняли вопрос об их выселении из пределов Испании вовсе... Русские эмигранты платили красным такой же ненавистью и уже давно всячески старались уговорить своих испанских друзей выступить против красных комиссаров. Русские при этом делились своим опытом в борьбе с большевиками, и к их мнению очень прислушивались в наших военных кругах. Поэтому я убежден, что восстание в Марокко, которое перекинулось сейчас и на континент, дело рук ваших соотечественников, которые первые предоставили в распоряжение восстания свою реальную силу в лице полков нашего иностранного легиона».

Известно также, что в составе войск генерала Франсиско Франко вплоть до самой победы франкистов сражался русский добровольческий отряд, который именовался по месту расположения его штаба — терсио (батальон) Донна Мария де Молина. Его солдаты и офицеры в большинстве своем рассматривали войну с левыми силами в Испании как продолжение Гражданской войны в России и сопротивление наступающему Третьему Интернационалу. «На этот раз карта красных в гражданской Испанской войне бита бесповоротно. Вместе с нею биты и карты „демократий“, поддерживавших прямо или косвенно красную Испанию, а главное для нас бита карта красной Москвы», — отмечалось в информационном бюллетене РОВС. Летом 1939 года, после окончания гражданской войны, русские эмигранты-франкисты получили испанские военные награды и им было предоставлено испанское гражданство. Во время Второй мировой войны многие из них воевали на восточном фронте в составе испанской Голубой дивизии.

Но это лишь одна сторона картины. Одновременно несколько сот русских эмигрантов воевали на стороне просоветского испанского правительства в составе так называемых «интернациональных бригад», состоявших из анархистов, коммунистов, разного рода левых авантюристов, агентов НКВД и других темных личностей. В этих бригадах появились также молодые люди из русской эмиграции, главным образом, члены нескольких «Союзов за возвращение на Родину», организаций, действовавших под контролем и руководством советской разведки. В частности, среди тех, кто в Париже вербовал русских добровольцев в эти бригады, были известные агенты НКВД Сергей Эфрон, его дочь Ариадна и Вера Гучкова-Трейл, дочь видного деятеля дореволюционной России Александра Гучкова. Одни из них руководствовались популярными в Европе как в межвоенный период, так и сейчас левыми идеями, имели далекое от реальности представление о СССР, сформировавшееся под влиянием советской пропаганды, рассматривали Советский Союз как впечатляющий социальный эксперимент, нацеленный на создание некоего нового, справедливого и демократического общества. Другие вдохновлялись евразийскими идеями. Третьи просто не смогли найти себя в европейском обществе, стремились вернуться на историческую родину и считали, что участие в испанской войне на стороне левых предоставит им такую возможность. Среди последних, в частности, довольно известный советский поэт и переводчик Алексей Эйснер, начавший свою поэтическую карьеру в Праге в литературном объединении «Скит». В Испании он стал адъютантом видного деятеля левых генерала Лукача; в 1940 году перебрался в СССР, был, естественно, немедленно арестован НКВД и находился в лагерях и ссылке до 1956 года.

Таким образом, гражданская война в Испании высветила глубокий раскол в русской эмиграции. Ее наиболее активное в политическом отношении ядро раскололось на сторонников непримиримой, в том числе вооруженной борьбы с мировым коммунизмом и теми, кто готов был к сотрудничеству с СССР во имя противодействия фашизму.

«Пораженцы» и «оборонцы»

В известной мере этот раскол был связан с шедшей в 1930-х годах в русской эмиграции дискуссией, сфокусированной на двух взаимосвязанных вопросах: какими могут и должны быть наиболее перспективные и эффективные средства борьбы с большевистским режимом после того, как Кремлю удалось подавить массовое недовольство сельского населения, вспыхнувшее в стране в результате коллективизации, и как в свете этого эмиграция должна относиться к считавшемуся в те годы неизбежным советско-германскому конфликту?

В ходе этой дискуссии сформировались две полярные точки зрения. Первая, ее часто называют «пораженческой», получила наибольшее распространение в политически активной части эмиграции, особенно в военных и монархических кругах. Ее сторонники, в том числе руководство РОВС, делали ставку на поражение СССР в надвигающейся войне с Германией, поскольку, по их мнению, это была единственная возможность освободить Россию от коммунистического режима. По сути дела, они руководствовались принципом «против большевиков с кем угодно», сформулированным еще генералом Врангелем, и ясно видели, что советский режим за два десятилетия своего существования не только не изменился в лучшую сторону, но, наоборот, в результате коллективизации и искусственного голода, вызванного Кремлем, ярко проявил свою преступную сущность. Их основная идея была сформирована еще в апреле 1926 года на Русском Зарубежном Съезде «СССР — не Россия и вообще не национальное государство, а русская территория, завоеванная антирусским Интернационалом».

В большинстве своем сторонники «пораженческой» стратегии рассматривали Германию как «безусловное зло (особенно при национал-социалистическом режиме), однако зло меньшее, чем большевики. ... Они твердо знали, что завоевание и оккупация России — задача для немцев явно непосильная, в чем последним придется рано или поздно убедиться. Оказавшись же не в состоянии удерживать под своим контролем огромные российские территории, Германия окажется перед выбором: или проиграть войну, или, пойдя на союз с новой, сбросившей иго коммунизма Россией и обеспечив, по крайней мере, ее благожелательный нейтралитет, постараться выиграть войну на Западе. Поэтому они, кстати, радовались первым поражениям немцев под Москвой, поскольку это должно было способствовать отрезвлению последних и заставить их осознать, что победить Сталина можно только воюя не против России, а против коммунизма». Особый расчет делался на немецкое военное командование, которое, как надеялись сторонники поражения СССР, в меньшей мере, чем политическое руководство Германии, заражено нацистской идеологией и склонно к сотрудничеству с небольшевистской Россией.

В свою очередь, сторонники «оборонческой» стратегии исходили не только из патриотических соображений, как это сегодня часто представляют прокремлевские историки, но и предполагали, что война с Германией приведет к перерождению советского режима. Не исключалось также, что после военной победы армия свергнет сталинский режим. На этой позиции стоял, в частности, один из наиболее влиятельных сторонников «оборонческой» стратегии генерал Антон Деникин. Это стоит особенно подчеркнуть, поскольку после перезахоронения его останков в России российские СМИ опубликовали немало материалов, в которых говорится о согласии Деникина с советской властью и со Сталиным, выдавая это за образец примирения «белых» и «красных» и их единения вокруг фигуры некоего «национального лидера». На самом же деле, генерал Деникин никоим образом не собирался мириться со Сталиным и с советской властью.

«Ничто не изменилось в основных чертах психологии большевиков и в практике управления ими страной. А между тем в психологии русской эмиграции за последнее время произошли сдвиги неожиданные и весьма крутые, от неосуждения большевизма до безоговорочного его приятия, — писал Деникин в феврале 1946 года. — В помыслах своих, в чувствах мы были едины с народом. С народом, но не с властью. На этой струнке играют и „советские патриоты”, и сменовеховцы, дружным хором прославляя советскую власть, которая-де „подготовила и организовала победу“ и потому „должна быть признана национальной властью...“... Советы, так же как и Гитлер, собирались „взрывать мир“ и для этого именно создавали такие колоссальные вооружения. Между тем, при наличии России национальной, с честной политикой и прочными союзами, не могло бы быть „гитлеровской опасности“, не было бы и самой II мировой войны... Но вот, когда красная армия вышла за пределы российских земель, большевицкий Янус повернулся к миру своим подлинным лицом. ... Ибо по мере того, как советская стратегия на штыках российских несла народам освобождение, советская политика претворяла его в порабощение. ... Советская оккупация (Восточной Европы — ЮФ) дискредитирует идею славянского единения, возбуждая горечь, разочарование, даже враждебность против СССР, увы, отождествляемого с Россией».

Но, вернемся в конец 1930-х годов. Огромным разочарованием как для «пораженцев», так и для «оборонцев» было заключение между гитлеровской Германией и Советским Союзом пакта Молотова—Риббентропа. Это перечеркивало надежды и на крушение сталинского режима в случае победы Германии, и на восстание советской армии против сталинского режима в случае поражения немецких войск. Начало советско-германской войны на какое-то время возродило надежды сторонников и той, и другой стратегий. Но и после 22 июня 1941 года эти надежды не оправдались. В 1941 году большая часть Красной армии, сосредоточенная вблизи границы с Германией, либо сдалась в плен, либо бежала на восток, либо дезертировала. Но ее массового выступления против коммунистического режима не произошло ни в начале войны, ни после ее завершения. Вновь формируемые части, брошенные в бой после разгрома летом 1941 года, находились под неусыпным контролем особых отделов, выискивавших и уничтожавших малейшие признаки оппозиции сталинской власти вместе с их носителями.

Русская эмиграция на Восточном фронте

Во Второй мировой войне в составе немецкой армии воевало немало граждан бывшего Советского Союза. В отдельные моменты их общая численность достигала 800—900 тысяч человек. Однако в подавляющем большинстве они были включены отдельными группами в немецкие части и соединения, по сути дела, «растворялись» в них. Это облегчало контроль за ними и, в случае возникновения антинемецких проявлений, их быструю и надежную локализацию. Лишь к концу войны, когда немецкие войска оставили ранее оккупированные ими территории и вопрос об их статусе и устройстве оказался неактуальным, Берлин согласился с формированием относительно крупных русских национальных соединений, а также политического органа. Им стал Комитет освобождения народов России, который теоретически мог претендовать в перспективе на роль русского правительства в эмиграции. Но при этом немецкое командование предпочитало создавать эти соединения и их командный состав преимущественно из советских военнопленных. Оно и, что еще важнее, высший эшелон нацистской партии хорошо понимали, что политические цели русской эмиграции заключались в создании союзного Германии, но независимого русского или, точнее, российского государства, что никоим образом не входило в намерения гитлеровского руководства.

По этой причине в первые недели советско-германской войны Берлин отверг предложения руководителя РОВС в Германии генерала Алексея фон Лампе об участии русских добровольцев из числа членов РОВС в германской армии. Было чрезвычайно затруднено проникновение русских эмигрантов на советскую территорию, занятую немецкими войсками, а, например, членам РОВС, находившимся в Протекторате Чехия и Моравия было вообще запрещено менять место жительства и место работы. Фактически ушел в подполье Народно-трудовой союз (НТС).

Известно лишь несколько примеров организованного участия русской эмиграции в войне против СССР. В начале войны в структуре Абвера, немецкой военной разведки, были созданы 12 учебно-разведывательных батальонов, общее командование которыми осуществлял эмигрировавший из России после поражения белых армий Борис Смысловский. В 1943 году эти части были сведены в Дивизию особого назначения «Россия», которая в 1945 году была преобразована в Первую Русскую национальную армию, к которой должна была присоединиться 3-я дивизия РОА. Весной 1945 года Смысловский сумел вывести свои войска, в которых находился и наследник российского престола великий князь Владимир Кириллович, в Лихтенштейн. Это спасло его и его подчиненных от выдачи Советскому Союзу.

Другой пример — появление сначала в структуре Вермахта, а затем — войск СС казачьих формирований, в создании которых важную роль играли видные эмигранты генералы Андрей Шкуро и Петр Краснов. В руководстве нацистской партии казаков считали потомками остготов, то есть «народом арийской расы», и, соответственно, они пользовались большим доверием гитлеровских идеологов, чем русские эмигранты. В подавляющем большинстве казачьи части формировались в составе немецких дивизий, действовавших на южном участке восточного фронта. Их назначением стала борьба с партизанами, охрана стратегически важных объектов и разведывательная служба. Летом 1942 года были созданы два казачьих кавалерийских полка «Платов» и «Юнгшульц». В августе 1943 года эти полки, а также несколько других казачьих формирований, были сведены в Первую казачью кавалерийскую дивизию под командованием Гельмута фон Панвица, которая была отправлена на Балканы и до конца войны действовала в бывшей Югославии. В конце декабря 1944 года она была передана из Вермахта в состав войск СС, а в феврале 1945 года развернута в 15-й казачий кавалерийский корпус СС численностью около 20 тысяч человек.

Русский охранный корпус на Балканах

По сути дела, единственным крупным воинским соединением, укомплектованным в большинстве своем представителями русской эмиграции, был Русский Охранный корпус на Балканах, действовавший в 1941—45 годах. Его основу составляли военнослужащие русских белых армий, главным образом армии генерала Врангеля, вывезенной из Крыма и в начале 1920-х годов переведенной в большинстве своем в Югославию, где она пользовалась покровительством короля Александра I. В результате, Югославия, наряду с Францией и Германией, стала одним из трех центров сосредоточения русской эмиграции в Европе.

Созданию Русского корпуса предшествовали драматические события. Весной 1941 года Югославия потерпела поражение и была оккупирована немецкими войсками. Страна распалась на так называемые Независимое Государство Хорватия и Протекторат Сербия, значительные территории были оккупированы Болгарией, Венгрией и Италией. В Сербии возникли два крупных партизанских движения — одно под руководством генерала Драголюба (Драже) Михайловича, выступавшее за восстановление монархии, другое — коммунистическое во главе с Иосипом Броз-Тито.

Сразу после начала советско-германской войны титовские партизаны развязали жестокий террор против русских эмигрантов, живших в Югославии, главным образом, в Сербии. За короткое время ими было убито несколько сот человек, в том числе женщины и дети. В этих условиях один из лидеров русской военной эмиграции в Югославии генерал-майор Михаил Скородумов предложил немецкому командованию раздать эмигрантам оружие и создать русскую воинскую часть для защиты эмигрантского населения. После получения согласия немецкой администрации Скородумов отдал приказ о формировании Русского охранного корпуса. Приказ заканчивался словами: «С Божьей помощью, при общем единодушии и выполнив наш долг в отношении приютившей нас страны, я приведу вас в Россию». Последнее никак не входило в планы немцев. Скородумов был арестован, провел три недели в заключении и затем отказался от общественной и военной деятельности. Формирование Корпуса продолжалось под руководством другого русского эмигранта, генерала Бориса Штейфона.

По договоренности с немецким командованием русский корпус, численность которого достигала 17 тысяч человек, главным образом, русских эмигрантов, живших в Сербии, Румынии и Болгарии, не мог быть использован против какого-либо государства и сербских отрядов Михайловича. Его задача — борьба с партизанами Тито. Предполагалось, что после подавления коммунистического партизанского движения Корпус будет переброшен на Восточный фронт. Последнюю договоренность немецкое командование не выполнило. Вплоть до весны 1944 года части Корпуса несли в основном охранную службу на коммуникациях германских войск в Сербии и Восточной Боснии. Весной — осенью 1944 года они участвовали в крупных военных операциях против партизан Тито в Боснии и Сербии, а в последние полгода, до капитуляции в мае 1945 года,сражались против советских и болгарских войск.

Русская эмиграция во французском Сопротивлении

По иному развивалась ситуация во Франции, где в годы Второй мировой войны русские эмигранты активно участвовали в движении сопротивления, главным образом, в той его части, которая возглавлялась генералом де Голлем. Уже осенью 1939 года русские эмигранты в большом количестве стали вступать во французский Иностранный легион, что открывало для них возможность воевать на стороне приютившей их страны против Германии и тогда союзного с ней СССР.

Несколько отвлекаясь от событий конца 1930-х годов, заметим, что в межвоенный период русские офицеры, оказавшиеся в эмиграции во Франции, в массовом порядке поступали на службу в Иностранный легион. Это спасало многих из них от нищеты и деградации, обеспечивало после пяти лет службы получение французского гражданства. Одновременно Легион получал дисциплинированный и высоко подготовленный в военном отношении контингент. Достаточно сказать, что в 1924—1926 годах русские составляли 75 процентов от численности всего легиона, многие из них занимали офицерские должности, а более молодые эмигранты получили образование во французских военных училищах и затем зачислялось в Легион.

Летом 1940 года, после капитуляции Франции, несколько частей Иностранного легиона стали базой для формирования деголлевских вооруженных сил. Среди них — 13-я маршевая полубригада, которой командовал эмигрант из России капитан князь Дмитрий Амилахвари, выпускник французского военного училища Сен-Сир. Нельзя не упомянуть капитана Дроздовского полка Мориса Конради, который в 1923 году совершил покушение на советского полпреда Воровского. Швейцарский суд оправдал Конради, который затем поступил в Иностранный легион, в годы войны примкнул к французскому Сопротивлению и погиб в 1944 году. В августе 1940 года русскими эмигрантами Борисом Вильде и Анатолием Левицким была создана первая во Франции подпольная организация «Резистанс» (Сопротивление), которая дала название всему антинацистскому движению во Франции. В целом же, участниками французского движения Сопротивления стали около 35 тысяч русских, главным образом, эмигрантов, из которых семь тысяч погибли во время войны. В 2005 году, выступая на открытии памятника русским участникам Сопротивления, министр-делегат по делам ветеранов Франции Амлауи Мекашера особо подчеркнул, что «проживавшие во Франции русские эмигранты в числе первых откликнулись на призыв генерала де Голля и стали вступать в подпольные группы и партизанские отряды».

Советско-германская война поставила русскую эмиграцию перед сложным политическим и моральным выбором: поддержать гитлеровскую Германию с тем, чтобы с ее помощью свергнуть большевистский режим, или выступить на стороне Советского Союза в надежде на перерождение советской власти. В большинстве своем политически активная часть эмиграции выбрала первую альтернативу. Сегодня это воспринимается не только как грубая политическая ошибка, но и как вызов фундаментальным нравственным установкам. Сотрудничество с нацизмом невозможно оправдать какими-либо прагматическими аргументами. Но 75 лет тому назад эта проблема виделась в ином свете. Не было известно о гитлеровских лагерях смерти, но кое-какая информация о ГУЛАГе была доступна. Было известно, что в некоторых советских городах наступающие немецкие войска встречались цветами, хлебом и солью, а Красная армия массово сдавалась в плен. Да и вопрос о том, каков был бы исход войны, если бы на оккупированных советских территориях появилось бы антибольшевистское русское правительство, остается открытым. Иными словами, как сказано в Писании, «не судите, да не судимы будете». 

Текст: Кирилл Александров.

Изображение из открытых источников.