03.06.2024 12:51
Новости.
Просмотров всего: 10248; сегодня: 4.

Московское народное ополчение 1941 года глазами участника

Начало Великой Отечественной войны совпало по времени с выпускными экзаменами в Московском государственном педагогическом институте им. В.И. Ленина (МГПИ). В связи с этим процедура экзаменов была ускорена, и 1 июля всем выпускникам, в том числе и мне, были вручены дипломы об окончании института. А уже 3 июля 1941 г. в выступлении Сталина по радио прозвучал призыв вступать в Народное ополчение.

Студенты и преподаватели МГПИ с энтузиазмом откликнулись на этот призыв. Вспоминается атмосфера всеобщего подъема и непреклонной уверенности в том, что враг будет в кратчайший срок разгромлен на его же территории. Некоторые из нас, студентов, даже предполагали, что праздник 7 ноября мы будем отмечать уже в поверженном Берлине. Ведь газеты, кинофильмы, радио десятилетиями убеждали наш народ в непобедимости Красной армии, в том, что под руководством Коммунистической партии и нашего великого вождя любой враг будет разгромлен на его же земле.

5-я дивизия Народного ополчения Фрунзенского района Москвы начала формироваться сразу же после митинга, состоявшегося 4 июля в МГПИ. Этим занимался Фрунзенский райком ВКП(б) и секретари партийных комитетов предприятий и учреждений, расположенных на территории нашего района. Как правило, партийные работники в военном деле разбирались слабо, а участие райвоенкомата ограничилось лишь подбором кандидатов на командирские должности, списки которых потом утверждались райкомом ВКП(б). Отсюда непрофессионализм в этом важном деле. Райком же партии, по-видимому, отнесся к формированию ополчения как к чисто политической кампании.

Как мне представляется, целью формирования Народного ополчения было привлечение в ряды защитников Родины граждан, которые по тем или иным причинам, в частности по состоянию здоровья, не подлежали призыву в ряды вооруженных сил. Но на деле получилось по-другому. Брали всех, кто хотел стать ополченцем. А таких было множество. При этом не учитывалось, где доброволец может принести больше пользы - на производстве или в окопах. Все шли рядовыми или младшими командирами. Это приводило к тому, что многие командиры и военные специалисты запаса оказались в ополчении на положении рядовых бойцов. Многие из них так и не были востребованы.

В рядовые записывали даже студентов 4-х и 5-х курсов медицинских институтов (во Фрунзенском районе их было два). Правда, потом (кажется, уже в августе) этих студентов отозвали из ополчения, и они через несколько месяцев учебы стали врачами.

Показателен случай с рядовым ополченцем Петровским, который до войны был заведующим лабораторией по проблемам ртути, чуть ли не единственной тогда в стране. К тому же он имел воинское звание военного инженера второго ранга запаса. Командиру роты разведки нашей дивизии капитану Дудкину был необходим химинструктор роты. Капитан спросил на утреннем построении: "Кто знаком с химией?" Отозвался рядовой Петровский. Капитан ответил: "Так и быть, будешь теперь химинструктором роты". Петровский поинтересовался, может ли он надеть положенные ему по званию знаки различия, на что и получил согласие. Новоиспеченный химинструктор отпросился в увольнение и купил в военторговской лавке знаки, положенные ему по званию. На следующий день на утреннем построении он уже стоял при трех шпалах в петлицах. Трудно представить, как возмущался капитан Дудкин, у которого была всего одна шпала. Когда это все стало известно в штабе дивизии, Петровский был назначен на должность заместителя начальника химической службы всей нашей дивизии.

Такие казусы были нередки. Приведу еще один пример. Со мной в землянке соседствовал рядовой ополченец Шапиро. Это был уже пожилой по сравнению с нами человек, очень скромный и сдержанный боец. Как выяснилось, он имел воинское звание старшего батальонного комиссара запаса. Вскоре его назначили комиссаром одной из частей нашей дивизии. Спешка, забвение элементарных требований воинского учета при формировании добровольческих частей доходили до того, что, например, наш Фрунзенский райвоенкомат даже не выяснял военно-учетные специальности добровольцев и их звания в запасе. Дело осложнялось еще и тем, что формирование ополчения происходило по предприятиям и организациям, на которых работали не только жители данного района. Однако не все ополченцы были прописаны по месту работы во Фрунзенском районе и состояли там на воинском учете.

Думается, военкомат и РК ВКП(б) это обстоятельство не учитывали и не оповещали соответствующие органы районов проживания добровольцев. Позже это приводило к тому, что на повестки из военкомата о призыве в армию люди, естественно, не откликались, так как уже находились на фронте или к тому времени даже погибли в боях. Они попадали в разряд "без вести пропавших", что сплошь и рядом отождествлялось с нахождением в плену и влекло за собой тяжелые последствия для членов их семей и близких. Как в дальнейшем выяснилось, во Фрунзенском райвоенкомате не было даже списков вступивших в Народное ополчение. В этом я убедился лично в 1957 г., когда обратился туда за справкой, подтверждающей факт моего вступления в ополчение. Кстати, в 1957 г. таких списков не оказалось и во Фрунзенском РК КПСС, где мне объяснили, что списки были уничтожены в тревожные дни середины октября 1941 г., когда существовала прямая угроза захвата гитлеровцами Москвы.

В ополчение ушел цвет московской интеллигенции. Так, например, известный скульптор Евгений Вучетич и многие другие видные деятели культуры были некоторое время рядовыми ополченцами дивизии нашего района, которая на 35-40% состояла из людей с высшим и средним образованием. Что касается партийного состава, то коммунистов и комсомольцев было в ней не менее 60% (эти данные приводились на одном из собраний комсомольского актива дивизии в сентябре 1941 г.).

Вступивших в Народное ополчение собрали в здании Института иностранных языков на Метростроевской улице (ныне Остоженка). Ополченцы - студенты МГПИ - были удивлены и огорчены отсутствием среди добровольцев самых активных агитаторов за вступление в Народное ополчение - секретаря комитета ВЛКСМ института А. Фролова и парторга истфака А. Были. Как потом выяснилось, первый стал офицером особого отдела другой воинской части, второй - комиссаром то ли армейского, то ли фронтового ансамбля песни и пляски (после войны А. Быля работал в аппарате ЦК КПСС).

На Метростроевской формировались специальные подразделения дивизии: саперный батальон, разведывательная рота, батальон связи и др. Стрелковые полки формировались в зданиях нескольких средних школ нашего района. Я и мои друзья записались в разведывательную роту самокатчиков. Что это такое, мы точно не знали, но нас привлекло название. Позже выяснилось, что это разведчики на велосипедах.

8 или 9 июля 1941 г. наша дивизия выступила из Москвы на фронт по Старокалужскому шоссе (вымощенному тогда булыжником). Зрелище было впечатляющим: топот, гул голосов, грохот от артиллерийских орудий старого образца (в основном гаубиц из арсеналов времен Гражданской войны) на железном ходу и конной тяге, тучи пыли над колоннами ополченцев. В одном строю шли рабочие и служащие заводов "Каучук" и "Электросила", фабрик им. Свердлова, им. Тельмана, "Красная роза" и др., преподаватели и студенты 1-го и 2-го медицинских институтов, МГПИ, Института тонкой химической технологии им. Ломоносова, нескольких техникумов. Возраст ополченцев колебался от 17 до 55 лет. Совсем невоенные люди шли защищать Москву. Шли в своей штатской одежде, со своими ложками и кружками. Думали об одном: как помочь нашей Красной армии задержать, остановить врага, защитить столицу. Лица были суровыми и в то же время радостно-озабоченными. Ведь мы шли в неизвестность.

Первый большой привал был устроен в районе деревни Толстопальцево, примерно в 30-40 км от Москвы. Я, городской житель, никогда не ходивший пешком больше 8-10 км, как и многие другие ополченцы, едва дотянул до привала. Ступни ног были стерты до волдырей.

На привале нам выдали велосипеды и обмундирование - гимнастерки и пилотки темно-серого, почти черного цвета, такого же цвета брюки-бриджи, черные обмотки и ботинки. Поговаривали, что это обмундирование хранилось еще со времен царской армии и предназначалось тогда для рабочих подразделений. В такой форме мы выглядели необычно - совсем как итальянские чернорубашечники (как мы тогда их себе представляли). Вместо шинелей мы получили куртки цвета хаки типа бушлатов, в которых позже, когда мы пересели на лошадей, было удобно сидеть в седле. И в довершение всего наша рота получила польские винтовки без боеприпасов. А если добавить к этому, что позже нас пересадили с велосипедов на отощавших лошадей, можно представить, как комично мы выглядели.

На всю жизнь запомнилось, как нас, городских жителей, часто и близко не подходивших к лошадям, обучал верховой езде суровый старший лейтенант Коваленко, призванный из запаса. Вначале обучение проводилось, как водится, без седел. Спины истощенных животных напоминали доски, поставленные на ребро. После таких занятий наше белье было в крови. Однако Коваленко был неумолим. Жалобщикам он завязывал веревкой ноги под брюхом лошади и продолжал ежедневное "обучение". От этих мук спасала только санчасть. Выдачу седел мы восприняли как праздник. В самый короткий срок мы обучились сидеть в седле. Позже я с благодарностью вспоминал Коваленко, чьи безжалостные уроки очень пригодились на фронте: ведь я научился свободно сидеть в седле. Но все это произошло позже. А тогда, во время привала у деревни Толстопальцево, который длился несколько дней, мы все же приобрели подобие воинского формирования, хотя и в непривычном обмундировании.

Часто нас охватывала тревога в связи с неудачами на фронте, о которых мы догадывались по весьма расплывчатым сводкам Совинформбюро. Но верить в худшее не хотелось.

Потом местом расположения роты разведчиков стал район деревни Тишнево под Боровском. В роте, хотя и с перебоями, связанными с обустройством боевых позиций и хозяйственными работами, шла так называемая боевая подготовка: разборка, чистка и сборка затвора винтовки, обучение обращению с ней в бою и т. п. (занятия по этой теме проходили с августа, когда польские винтовки нам заменили на отечественные с соответствующими боеприпасами). Кроме того, нас обучали передвижению перебежками и по-пластунски, индивидуальному окапыванию и т. п. К сожалению, стрелковые занятия проводились всего 2 раза. Этого было явно недостаточно: ведь многие из нас впервые в жизни брали в руки боевые винтовки. Думаю, что так было во всех частях нашего соединения. Кроме того, бойцов роты разведки часто использовали в качестве сопровождающих при доставке боеприпасов и бутылок с горючей жидкостью с фронтовых и армейских складов.

В этой связи вспоминается один курьезный случай, который произошел, когда мы еще носили черную форму. В одну из первых поездок в Москву за бутылками с горючей жидкостью мы первым делом бросились в булочную, что рядом с Курским вокзалом (в июле 1941 г. продовольственные карточки в Москве еще не были введены). Машину оставили под присмотром упомянутого рядового Петровского, отличавшегося не только высоким ростом, но и необычайной для того времени внешностью - у него были усы и небольшая бородка.

Когда мы, нагруженные батонами, вышли из булочной, перед нами предстала трагикомическая картина: совершенно растерянный Петровский стоял окруженный толпой женщин, большей частью пожилых, которые кричали, что поймали шпиона и звали милицию. Со всех сторон к толпе бежали милиционеры. Нашего товарища, одетого в черную форму, с необычной (польской) винтовкой, да еще при усах и бороде приняли за немецкого шпиона-парашютиста. С трудом мы отбили Петровского от толпы и объяснили все удивленным нашим видом милиционерам, предъявив им документы.

В августе в одной из деревень Калужской области первый секретарь Фрунзенского райкома партии Богуславский в торжественной обстановке вручил дивизии боевое Красное знамя. Среди приехавшего по этому случаю начальства была и одна женщина - секретарь Фрунзенского РК ВКП(б) Екатерина Фурцева - впоследствии известный партийный деятель и министр культуры СССР. Одновременно ополченцы приняли и воинскую присягу. Нас переобмундировали в форму бойцов РККА.

Вскоре дивизия переместилась в другой район Калужской обл., где продолжалась боевая подготовка, от которой нас часто отрывали на все те же хозяйственные работы и поездки. В дальнейшем нас часто перебрасывали с одного участка Резервного фронта на другой. Мы были на Ржевско-Вяземском направлении, затем через Медынь и Юхнов нас передислоцировали в район деревни Большая Бобровка. Чувствовалось, что положение наших войск ухудшается. Часто мимо нас гнали в тыл скот, потом стали попадаться беженцы, тащившие тележки, груженные немудреным домашним скарбом. Они рассказывали нам о тяжелых боях, которые вели наши части в районе Смоленска. Во второй половине сентября появились и группы изнуренных красноармейцев, вырвавшихся из окружения под Смоленском.

Свои самолеты мы видели в воздухе очень редко, но однажды стали свидетелями того, как наш истребитель сбил немецкий двухфюзеляжный разведывательный самолет "Фокке-Вульф" (мы его называли "рама"). Эти "рамы" не давали нам покоя: они висели над нами, занимаясь, по-видимому, разведкой, а то и сбрасывали бомбы на расположение наших частей. Рота разведки дивизии и бойцы других подразделений после долгих поисков отыскали экипаж сбитого самолета. Пленные немцы - офицер и два ефрейтора - были первыми гитлеровцами, которых я встретил на фронте. Тогда меня поразил один ефрейтор, бывший рабочий. Он не понял сразу, о чем шла речь, когда переводчик спросил его: "Как же ты, пролетарий, пошел войной против страны Советов - родины пролетариев всего мира?" Ефрейтор ответил, что в их части рабочих и крестьян большинство, а их "фатерланд" (родина) - не Россия, а Германия. Такой ответ пленного заставил нас задуматься о смысле лозунга "Советский Союз - Отечество мирового пролетариата".

12 сентября 1941 г. нашей ополченской дивизии присвоили общеармейский номер, и она стала именоваться 113-й стрелковой дивизией. Перед войной дивизия с этим номером дислоцировалась вблизи государственной границы и приняла бой в первые же дни после нападения Германии на СССР. В ходе последующих боев, отступая от границы к Орше, она была полностью разгромлена и перестала существовать. Таким образом, мы, ополченцы, стали вторым составом 113-й дивизии (забегая вперед, скажу, что эта ситуация повторялась с 113-й дивизией еще дважды - в начале октября 1941 г. и в январе-марте 1942 г.).

О тяжелых боях в начале октября 1941 г., которые вела не только наша дивизия, но и весь Резервный фронт, ставший к тому времени Западным, об огромных потерях дивизии и героизме бойцов-ополченцев дают некоторое представление книги "Битва за Москву", сборник "Ополченцы на защите Москвы. Документы и материалы о формировании и боевых действиях московского ополчения. 6 июля 1941 г. - январь 1942 г. " и монография А. Д. Колесника "Народное ополчение городов-героев", увидевшие свет в издательстве "Московский рабочий" в 1970-х годах.

В самом начале октября, когда я уже был переведен из разведывательной роты в стрелковый полк, мы занимали позиции восточнее г. Кирова Калужской обл. После массированного артиллерийского обстрела и интенсивной бомбардировки с воздуха в наступление пошли танки противника и под их прикрытием мотопехота. Советских самолетов мы не видели.

Наши части с огромными потерями все же отбили первые атаки. Сильно помог нам в этом противотанковый артиллерийский дивизион, появившийся в дивизии незадолго до начала октябрьских боев. Однако гитлеровские войска, не обращая внимания на части Красной армии, находившиеся у них в тылу, в ночь с 3 на 4 октября устремились по Варшавскому шоссе к Москве. Оставшиеся же в живых бойцы и командиры нашей дивизии сосредоточились в лесу северо-восточнее Кирова. В этой группе было около 2 тыс. человек, среди них были командир дивизии генерал-майор Пресняков и комиссар дивизии Антропов. Пресняков на коротком совещании поставил задачу быстро сформировать из оставшихся бойцов подразделения и подготовиться к движению на восток. При этом каждую минуту возможна была встреча с противником.

Вначале нам необходимо было пересечь проходившее неподалеку Варшавское шоссе. Наступали сумерки. При подходе к шоссе нас поддержали огнем несколько установок "Катюш" из дивизиона гвардейских ракетных минометов, отступивших, видимо, из Белоруссии и оказавшихся в расположении наших войск. Личный состав, естественно, об этом не знал. После нескольких залпов по движущемуся по шоссе автотранспорту и боевой технике врага установки были взорваны. Вероятно, у них закончились боеприпасы. Мы были ошеломлены этой неожиданной поддержкой. Еще более неожиданной она оказалась, по-видимому, для немцев. Движение по шоссе на некоторое время прекратилось, и нам удалось беспрепятственно его пересечь.

В оставшееся ночное время мы смогли продвинуться на восток на 10-15 км и сосредоточились в лесу в районе станции и деревни Чапляевка на северо-востоке от Кирова. Отдохнув там и дождавшись темноты, мы намеревались двинуться дальше на восток для соединения с частями Красной армии. Вдоль опушки леса, в котором мы расположились, тянулась грунтовая дорога. К вечеру на ней появилась колонна бронетранспортеров, автомашин с пехотой и небольшая группа легких танков. Когда головная машина приблизилась к опушке леса, мы с удивлением обнаружили на ней красный флаг. Потом, присмотревшись, разглядели в центре его круг со свастикой. Появление противника застало нас врасплох. Единственным укрытием стали стволы деревьев. Времени на то, чтобы вырыть хотя бы индивидуальные окопчики, не было. Генерал Пресняков подал команду: "Приготовиться к бою, но огня без команды не открывать!"

Когда противник приблизился к лесу, многие бойцы не выдержали и открыли беспорядочную стрельбу. Немцы от неожиданности остановились. В их колонне все смешалось, отдельные машины с пехотой выскочили вперед, но затем, преодолев замешательство, колонна развернулась. Танки и бронетранспортеры двинулись к лесу, ведя на ходу огонь, в том числе и разрывными пулями, которые, пролетая над нашими головами, разрывались потом даже от легкого соприкосновения с листвой деревьев. Создавалось впечатление полного окружения. Поднялась паника, которую с трудом удалось остановить. При этом много бойцов и особенно командиров и политработников погибло. Во время этого боя мы потеряли также остатки артиллерии, все автомашины и лошадей.

Против танков у нас оставались только гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Сознание того, что мы обречены, но во что бы то ни стало должны продержаться и не пропустить противника в глубь леса, заставляло нас отчаянно сопротивляться. Красноармеец Михаил Вилинов, боец роты разведки, выпускник географического факультета МГПИ, с близкого расстояния бутылками с горючей жидкостью поджег танк, но сам при этом погиб. Группу, в которой находился я, возглавил молодой лейтенант Николай Смирнов. Нам удалось отсечь от танка следовавшую за ним группу пехотинцев и уничтожить ее, а затем гранатами и бутылками с зажигательной смесью поджечь два легких танка.

Неподалеку от того места, где я находился, натиск гитлеровцев сдерживала группа красноармейцев, среди которых я узнал аспиранта физико-математического факультета МГПИ Левитана и молодого кандидата наук К. В. Виноградова, моего земляка из Донбасса. Левитан бросил под танк гранату, получив при этом тяжелое ранение. Другие бойцы также забрасывали танки и бронетранспортеры гранатами и бутылками с горючей смесью. Нам удалось уничтожить большую часть танков, бронетранспортеров, пехоты противника, вклинившихся в лес, и взять в плен группу немцев. С наступлением темноты гитлеровцы прекратили попытки смять нашу оборону. Мы выстояли. Левитан и Виноградов в этом бою погибли.

Трудно определить наши потери. Они были огромны. Из примерно 2 тыс. человек способными передвигаться остались не более 300-350. Как выяснилось уже после войны, генерал Пресняков и комиссар Антропов были тяжело ранены и попали в плен, где вели себя достойно. Там они и погибли.

Пришлось решать, что делать с пленными немцами. Их было примерно 8-10 человек. Взять их с собой было нельзя, а отпустить - значило подставить себя под смертельный удар, тем более что на свежевыпавшем снегу четко отпечатались наши следы. Отчаянное положение вынудило нас гитлеровцев с собой не брать.

Вспоминаю, какую тревогу вызвала у нас судьба тяжелораненых. Всех подававших признаки жизни мы взяли с собой, несли их на самодельных носилках, а затем оставляли в деревнях на попечение местных жителей. Другого выхода не было. Многим из тяжелораненых удалось выжить. В деревнях их прятали и выхаживали. С ужасом думаю о судьбе тех, кто в том бою был тяжело ранен или контужен и находился в глубоком шоке. Тогда они все нам казались мертвыми. Можно представить себе, что было, когда гитлеровцы на следующий день заняли эти места.

Большая часть ополченцев, попав в окружение, пыталась, как и наша группа, пробиться к своим. Многие из них погибли в стычках с гитлеровцами и местными полицаями. Отдельные "окруженцы", переодевшись в цивильную одежду, оставались в деревнях и селах. Таких называли "приймаками". Некоторые ополченцы подались к родственникам в родные места, если к тому времени они еще не были захвачены гитлеровцами.

Нашу группу после боя у Чапляевки возглавил полковой комиссар Клобуков. По глухим тропам, чаще всего в ночное время мы двигались на восток. Приходилось ориентироваться на советы местных жителей о наиболее удобном и безопасном маршруте движения к Москве. Через несколько ночных переходов мы вышли к реке Угра южнее Юхнова. Там мы столкнулись с подразделением немецких солдат. Вести бой мы были не в состоянии, так как у нас не было даже патронов. Гитлеровцы взяли нас в кольцо и погнали по Варшавскому шоссе в Юхнов. Таким образом, остатки центральной группы частей нашей 113-й дивизии перестали существовать как воинские подразделения.

В Юхнове на огромном скотном дворе при скотобойне, окруженном рядами колючей проволоки, нас, пленных, оказалось от 12 до 15 тыс. человек. Через сутки нас партиями по 1,5-2 тыс. человек стали строить в колонны, чтобы погнать по Варшавскому шоссе на запад. При выходе со скотного двора на меня обратил внимание один немецкий солдат, закричавший "Ду бист юде?" ("Ты еврей?" - нем.) От неожиданности я внезапно онемел, но шедшие рядом ребята, с которыми я успел подружиться, вдруг закричали: "Кавказ!" Выстрела не последовало, и через несколько минут наша шеренга проскочила ворота.

В дальнейшем мне вместе с лейтенантом Н. Д. Смирновым удалось бежать. На одном из привалов мы зарылись в огромный стог сена, пролежали там несколько часов, а на рассвете продолжили путь на восток. 16 декабря мы встретили части Красной армии. Затем особисты из "смерша" отправили нас, человек 20-25 "окруженцев", на проверку в Москву, после которой я вернулся на фронт. Но это уже другая история, которая выходит за рамки настоящей части воспоминаний. Что касается Николая Смирнова, то его, как я потом узнал, отправили для более тщательной проверки в Мордовский лагерь, где он заболел скоротечным туберкулезом и вскоре умер. Такие случаи были нередки, особенно в первый период войны.

В заключение хотелось бы сказать, что Московское ополчение внесло свой вклад в оборону столицы. Его бойцы проявили высокий патриотизм и стойкость. Необученные, плохо вооруженные ополченцы практически были обречены на гибель, но они честно выполнили свой долг перед Родиной. Склоним же головы перед светлой памятью погибших.

Текст: Гордон Абрам Евсеевич, кандидат исторических наук, полковник в отставке.

Изображение из открытых источников.

Исторические события:

Участники событий и другие указанные лица: